— Я видел мужчин и женщин из Вудили, и души их проданы и прокляты. Изобел Вейтч, я твой хозяин и твой пастор. Я приказываю тебе говорить правду, как на Страшном суде. Что знаешь ты о нечестии, творящемся в этом приходе?

— Я? — закричала она. — Я! Ничегошеньки мне не ведомо. Ни я, ни муж мой по Лесу не шастали.

— Иными словами, кто-то в Вудили в Лес ходил. Говори, женщина, или не обрести тебе спасения. Здесь все пропитано грехом чародейства, и не будет мне покоя, покуда я не вырву порок с корнем. Кто в Вудили заключил союз с Дьяволом?

— Мне-то почем ведать? Сэр, молю вас, не мучьте меня, не пытайте. Ходит о Вудили лихая молва, все из-за чащи лесной, но Бог карает виновных. Живали в Вудили ведьмы, однако изгнали их отсель и спалили на огнище, и было их поболе, нежели во всяком ином пасторате у вод Аллера. Положитеся на Слово Господне и проповедуйте, мистер Дэвид, и направится народ по верной тропе, а приметеся что о Лесе вынюхивать, разворошите гнездо осиное и самому же вам худо станет. Как говаривал мой батюшка, не надобно супротив ветра плевать. Уверуйте, что грех не останется безнаказанным и грешники раскаются, как мистер Макмайкл веровал до вас.

— Мистер Макмайкл знал о скверне в Лесу?

— Не ведаю. Неа, не домекал. Был он человек смирный, ездил токмо торными путями да сиживал у камелька, не то что вы, по болотинам да чащобам не расхаживал, аки окаянник… Не будите лихо, покуда оно тихо, сэр. Народ тутошний кроткий да работящий, вот и ведите его по тропе прямой да узкой. Не все у нас столь худо, аки вам мерещится. Может, кто чутку оступился в шествии своем в Землю обетованную. Они возвернутся к вере истинной, недаром подписи их под Ковенантом стоят…

— Умолкни! — не выдержал Дэвид. — Это мерзкое богохульство и ужасное лицемерие. Что мне проку в пустословии, когда записные боголюбцы живут во лжи? Кому я могу доверять? Один кричит о любви к Господу, а сам погряз в жутких тайных пороках. Другой видится мне святым, но может обернуться главным грешником. Неужто в Вудили нет истинных слуг Христовых?

— Тьма их, — сказала Изобел.

— Так кто они? Ричи Смэйл из Гриншила показался мне чистой душой, но верно ли это?

— Насчет Ричи будьте покойны. Это так.

— А ты, Изобел?

Ее напряженное лицо покраснело.

— Сама-то я сосуд прохудившийся, но ни я, ни мой муж не якшались с Супостатом.

— Но знаешь ли ты тех, кто имел с ним дело? Я требую их имена.

Она скривила рот.

— Ох, сэр, ничегошеньки не ведаю. Откель мне, вдовице, ежедень хлопочущей по дому, таковское ведать?

— Однако что-то тебе известно. Ты кое-что слышала. Приказываю, говори.

Она испугалась, но лишь плотнее поджала губы.

— Кто я есть, дабы на людей поклеп возводить, тем паче никакой уверенности во мне нету.

— Ты боишься. Во имя Господа, чего же? Страх в душе должен быть один — пред воздаянием Всевышнего, а твое молчание может навлечь Его гнев.

Однако лицо Изобел не изменилось. Дэвид понял, что ее упрямство не переломить.

— Тогда послушай меня, Изобел Вейтч. Глаза мои отныне открыты, и не будет мне успокоения, покуда не искореню зло в Вудили. Я разыщу и обличу всякого нечестивца, даже если им окажется кто-то из Приходского совета. Я направлю на него ярость Божью и длань закона человеческого. Я сорву покровы с порочных тайн Леса, пусть мне придется срубить деревья все до единого. Во имя Всевышнего буду я молотить этот приход почище, чем молотят пшеницу, я отделю зерна от плевел и предам плевелы сожжению. Задумайся над этим, Изобел Вейтч, и помни, тот, кто не со мной, тот против меня, и в день гнева Господнего не будет прощения ни нетвердой руке, ни смолчавшим устам.

Женщина затряслась и закрыла глаза ладонью.

— Покушать вам принести? — пробормотала она.

— Не желаю вкушать пищу, покуда Господь не дарует мне ясность, — строго произнес он, и Изобел, привыкшая разговаривать с хозяином до последнего, поспешила прочь из комнаты, подобно отпущенной обвиняемой, опасающейся, что решение суда переменится.

Дэвид не спал всю ночь, а когда встал, тело ныло, но душа успокоилась: он обрел утешение, пусть и не смел признаться себе в этом. Теперь он понял, что делать. В приходе обитало зло, коему он объявил войну, и оно могло оказаться везде, ибо Дэвид не знал имен виновных. Это зло напоминало Лес, бесформенную тень, застящую сияние дня. Исчезли противоречивые чувства, угрызения совести. Что значат отвлеченные сомнения в политике Церкви в сравнении с происходящей на его глазах схваткой Бога и Велиала?.. Впервые за эти дни он свободно подумал о девушке под зеленой сенью чащи. Лощина, разделяющая сосняк и дубраву с орешником, превратилась для него в границу между тьмою и светом: первозданная невинность мира, сотворенного Богом, по одну сторону и нечистое логово порока по другую… И все же первая встреча с Катрин произошла под соснами. К его ужасу пред созданиями мрака добавилась горечь святотатства: то непристойное празднество, должно быть, заразило саму землю, по которой ступала ее нога.

В полдень он направился в Чейсхоуп, желая без промедления сообщить обо всем главе Приходского совета: Дэвид успел позабыть чудовищное подозрение, посетившее его в ту ночь. Он знал, что лицо его не зажило, но не собирался скрывать царапины и синяки, ведь они были частью его доказательств. Но Эфраима Кэрда в Чейсхоупе не было. Неопрятная, раньше времени состарившаяся жена фермера с выводком оборванных детишек, вцепившихся ей в подол, рассыпалась в извинениях. Смахнув для него пыль с лавки, она предложила парного молока и кусок домашнего сыра, но Дэвид видел, что ей не по себе. Надо же, их дом почтил своим присутствием священник, а Эфраима нет!.. Мужу пришлось с утра отъехать в Аллерский приход: Джонни Дэвидсон прикупил в Карлайле английского племенного быка — настоящего, для улучшения породы, — и вряд ли Эфраим вернется засветло. Женщина выглядела гостеприимной и доброжелательной, но Дэвиду подумалось, что она слишком много оправдывается… Неужто ее муж до сих пор под одеялом на супружеском ложе?

По пути домой, у поворота к кирке, ему попался Тронутый Гибби. Всю долгую зиму идиот везде следовал за пастором и много раз обедал в кухне его дома. Каждая встреча начиналась словами «ух, миленький мой мистер Семпилл» или «мой дорогой мистер Дэвид», после чего на священника обрушивался водопад нелепых похвал. Но сегодня Гибби приветствовал Дэвида камнем, просвистевшим возле самого уха, а когда молодой человек обернулся, дурачок, чье лицо перекосило от адской ненависти, излучал угрозу. Полетел второй камень, совсем мимо цели. Дэвид сделал вид, что пускается в погоню, и Гибби заковылял прочь, выкрикивая всякие мерзости. Из ближайшего дома вышла женщина и что-то сказала безумцу, после чего Гибби замолк и скрылся в огородах… Она же, не глянув в сторону пастора, поспешила в дом, закрыв за собой дверь. Неужели все прихожане были связаны тайным сговором? Кружился ли деревенский дурачок вместе с другими в безбожном хороводе в Лесу?

В следующее воскресение, пятого мая, кирка в Вудили была забита до отказа. На службу явился едва ли не весь приход, исключая разве что младенцев. Никогда доселе паства не казалась столь притихшей и ожидающей чего-то. В основе речи Дэвида лежала фраза «И войдут люди в расселины скал и в пропасти земли от страха Господа» [71] , и пастор вложил всю душу, вещая свободно и легко, чего недоставало его более тщательно подготовленным проповедям. Самому боулдскому Воанергесу было далеко до пламенной вдохновенности, с какой Дэвид описывал, как народ Израиля обратился к запретным богам и как Всемогущий обрушил на них гнев, обрекая на смерть и изгнание. Но лишь только пришла пора сделать вывод, венчающий проповедь, он замешкался. Лица перед ним: спокойные, невозмутимые, жуткие в своем благочестии — походили на каменную стену, по которой он молотил слабеющими руками.

«Мне точно известно, — сказал он, — что в этом самом приходе стоят алтари Вааловы и что в нашем краю обетованном есть рощи, в коих почитают богов языческих, иными словами, демонов Преисподней. Не сомневайтесь, я сорву покровы с богопротивных тайн, и извлеку их на свет, и призову гнев Божий на головы всех служителей Сатаны в Вудили — неважно, с каким тщанием они блюдут обычаи церковные. Здесь и сейчас я взываю к заблудшим душам: признайтесь и покайтесь, ибо я, вооруженный мощью Господней, не остановлюсь, и горе тем, чьи сердца отягощает грех».