К концу речи мистер Праудфут впал в священный экстаз. Он был на пике. Он избороздил историю Израиля в поисках примеров, показывающих, что Иегова милостив, но беспощаден к заблуждениям. Агага изрубили на куски… служители Ваала погибли все до единого… рощи вырублены, и вспаханы, и засеяны солью… Захваченные потоком слов слушатели не видели, как новоприбывший спокойно прошел к передним рядам… Боулдский пастор завершил ураган красноречия своей любимой притчей о Вараке, сыне Авиноама, поведав, как тот с десятью тысячами воинов из колен Неффалимова и Завулонова спустился с горы Фавор и напал на Сисару, военачальника хананейского, сметя его армию с лица земли. Со всей присущей ему скромностью уподобив себя пророчице Деворе, он взывал к Избранному народу, как она к Вараку, побуждая подняться и сокрушить хананеев без жалости и слов. «Так уничтожим колесницы и все ополчение мечом, ибо нынче Господь предал Сисару в наши руки, а после погоним остатки неверных до Харошеф-Гоима!»

— Бабке своей расскажи про Харошеф!

Священник только-только умолк, и в последовавшей тишине эти пять слов прозвучали с пугающей четкостью. К тому же богохульство было произнесено с безмерным презрением. Все испуганно воззрились на Марка Риддела, разыскиваемого войсками по всему краю. Он не таясь с высокомерным видом стоял у алтаря, и те, что оказались рядом, поспешно отшатнулись от него. Он не выглядел затравленным, и хотя его знали и уважали в Вудили, сейчас он казался внушающим ужас незнакомцем. Он был в той же одежде, в какой ходил в поля и на рынок, но теперь он ничуть не напоминал рубаху-парня из «Счастливой запруды». На поясе у него висел боевой меч.

Мистер Праудфут посмотрел на наглеца сверху вниз.

— Кто тут осмеливается презирать Слово Божье? — грозно спросил он.

— Не Слово Божье, а злыдней, извращающих его. — Марк кивнул через плечо. — Я всем в этом пасторате ведом. Ношу я имя апостольское, а что до фамилии, то зовите меня хоть Керром, хоть Ридделом.

Лицо сидящего Председателя запылало:

— Это же мятежник Марк Керр. Приказываю всем законопослушным христианам схватить его и отвести в темницу.

Но никто не шелохнулся. Смуглое и насмешливое лицо, жесткий и презрительный взгляд, подтянутое тело, наделенное силой, с которой не совладать согбенным трудом крестьянам, слава колдуна — все это и без острого меча внушало почтение и страх.

Мистер Мёрхед встал, приподняв полы талара.

— Что ж, тогда мы с братом покидаем сей приход. Пойдемте, мистер Эбенезер.

— Ну нет, други мои, — сказал Марк, — никуда вы не уйдете. Все останутся на своих местах, покуда я сам не отпущу. — Он говорил, позвякивая ключом от кирки. — Садитесь, мистер Мёрхед. И вы садитесь, досточтимый мистер Праудфут. Вы и так болтаете без умолку каждое воскресение, и все вам молчком внимают. Нынче за-ради разнообразия послушайте и вы.

Пасторы остались на местах, и надо отдать им должное, удержал их отнюдь не меч. Оба были людьми мужественными. Да и бесстыдный мятежник, стоящий перед ними и одним своим видом заставляющий цепенеть жителей Вудили, обладал неодолимой силой убеждения. Говорил он как человек, облеченный властью; выражался по-простому, однако голос его был бы голосом главенствующего, возвысь он его при солдатах, студентах или в суде. Оба священника, привыкшие к этим ноткам в устах церковного начальства, застыли.

Много времени спустя люди всё продолжали тайком перешептываться о том, что Марк сказал в тот день. Об этом нельзя было говорить открыто, ибо никогда стены храма Христова не слышали большего богохульства. Он заявил двум столпам церковным и собранию праведников, что все они безнадежно извратили Слово Господне; что они фарисеи, неверно толкующие букву и не обращающие внимания на дух Писания; что они глупцы, придерживающиеся иудейских обрядов, коих не понимают, и любящие еврейские имена, хотя сами их правильно произнести не могут.

— Ваша вера что детский лепет, — вещал Керр, — но он отнюдь не невинен, ибо стал причиною кровопролития по всей Шотландии. Вы переняли жажду убийства, жестокие казни и беспощадность ветхозаветных иудеев, вы живете по их образцу, так что ж не пошли дальше? Что ж не ставите жертвенников и не жжете на них дары? Тогда и кирка должна быть не такая, а надобен вам храм из гофера и ситтима, и чтоб стол с хлебами предложения, и чтоб Ковчег Завета, и семисвечники, а на служителе чтоб не черная мантия, а ефод [141] . Нельзя выбирать, чему в Писании поклоняться должно. Раз уж принялись слепо следовать ему, что ж отвергаете иные обычаи?.. Тельцы вы, кормленные на убой!.. Детятки малые, в Избранный народ Израиля играющие!

Тут не выдержал мистер Праудфут.

— Умолкни, богохульник! — вскричал он. — Во имя Того, кто преломляет копье, я повергну тебя. — Спускаясь с кафедры, он споткнулся о ступеньку и непременно свалился бы на Марка, если бы между ними не оказалась старая Нэнс Келло, сидящая в первом ряду, а Майрхоуп не успел схватить его за кафтан. Задыхаясь, он застыл в трех ярдах от Марка, и вновь не меч остановил его. Он просто почувствовал таинственную власть этого отступника. Перед ним был не арендатор из Кроссбаскета, но капитан Маккея, не обычный фермер с берегов Джед-Уотер, но аристократ из рода Роксбурга и офицер Монтроза.

Мистер Праудфут повернулся к своему собрату во Христе и увидел, что Председатель озадачен и не знает как быть. Он решил напомнить ему об их главном союзнике в приходе.

— Где Чейсхоуп? — выкрикнул он. — Где Эфраим Кэрд?

Ответ пришел нежданно. Тронутый Гибби притулился в уголке и был, как отметили окружающие, непривычно тих. Он не тараторил, как обычно, а сидел, спрятав большую голову в руки, и неслышно бормотал что-то себе под нос, вращая дикими глазами. Но как только упомянули Чейсхоупа, он внезапно ожил.

— Он в холмах, — громко объявил блаженный. — Узрел я его ранёхонько на торговище в Драйгрэйне, он разодрал глотку ярке и голосил, что то пес адский, кой его желал пожрать. Сам весь в юшке перемазался, а меня завидел, за мной погнался, очи красные, слюна вожжой, аки у бешеной шавки, лицо не людское, хычь и человек. Ух, судари, горемыка Гибби чуть концы не отдал, ибо застыл и пальцем шевельнуть не мог, но не добёг он до меня: издаля шум раздался, жив не буду, но был то лай псовый. Чейсхоупа аки ветром сдуло, и я оком моргнуть не поспел, а он ужо удирал по болотине и вопил, точно его черти дерут, ну я до дому Амоса Ритчи пошлепал, дабы тот свое ружье взял и прекратил его жуткие мучения. Я очей не сомкну, покуда не проведаю, что его заблудшая душа освободилася от тела.

— Вот и подтверждение моим словам. — Из голоса Марка исчезло презрение, говорил он спокойно, мрачно и убедительно. — И мне довелось повидать того, кто некогда звался Эфраимом Кэрдом, и содрогнулся я от столь скоро настигшего его возмездия. Все в Вудили ведают, что стоял он во главе шабаша, собиравшегося в Лесу и поклонявшегося дьяволу, однако молва о нем шла как о праведнике, и даже глупцы, именующие себя служителями Божьими, слепо верили ему… Сидеть, сэр! Мне противна сама мысль о нападении на безоружного человека, но меч мой не раз поднимался на супостата… Он дал ложную присягу, обвинив невиновного, и одержал верх намедни в Аллерском приходе. Но в ночи Господь наслал на него Свой гнев — токмо не вопрошайте как, того не ведаю — и нынче бегает он, ополоумевший, по холмам от своры собственных страхов. Ступайте, разыщите бедолагу. Найдете его в трясине болотной али в заводи речной. Похороните тело достойно, но лицом вниз, дабы путь его стал короче.

В кирке воцарилась такая тишина, что скрежет передвигаемой по земляному полу скамьи прозвучал подобно громовому раскату. Из заднего ряда раздался голос — его подал Амос Ритчи:

— Где пастор? — спросил он.

— Ушел туда, откуда более не вернется к вам, — сказал Марк. — Средь вас был пророк, но не узнали вы его. Вы предали невинного за-ради безмозглой твари, бегающей днесь по верещатникам на четвереньках. Он отдал вам все силы, а вы отвергли его, он нуждался в вас, а вы изгнали его, он отдал бы за-ради вас свою жизнь, а вы презрели его. Но ныне вашей неблагодарности его не достать.